Протест зачастую изучается в его видимых и публичных проявлениях, таких как уличные акции, масштабные кампании в социальных медиа и открытые политические вызовы [1]. Однако в условиях, когда возможности для публичного гражданского противодействия значительно сокращены, протест переходит в плоскость секретных акций и рассредоточенных анонимных действий.
«Безопасные гавани» семейных домов, любимых городских мест, университетских аудиторий все чаще несут угрозу. В климате усиливающихся репрессий небезопасные пространства становятся господствующими. Эти враждебные условия заставили диссидент:ок, протестующих и активист:ок адаптировать репертуар протеста и создавать новые (или переосмыслять старые) практики самоорганизации, солидаризации и коммуникации.
В то же время многие проблемы остаются нерешенными.
Онлайн-обсуждения российского антивоенного протеста часто заканчиваются перепалкой непримиримых сторон. Одни считают протест недостаточно эффективным, другие защищают любые усилия протестующих как важный акт сопротивления. Вопросы репрезентативности и равенства, доступа к ресурсам, физического и эмоционального выгорания, «объединения» оппозиции, проблематичность отношений между низовыми инициативами и более крупными политическими штабами пронизывают протест. В итоге дискуссия упирается в оценочные суждения и непримиримые расхождения, а ее исход не ведет ни к чему новому. Эта статья составлена на основе анализа следующих материалов: телеграм-каналов «Медиа партизаны», «Анархия+», «Феминистское антивоенное сопротивление», «#Очнись!», ресурса «Теплица социальных технологий» — и предлагает всмотреться в трансформации гражданского протеста в современной России, обращая внимание на то, как практики конфликтного выражения и акты сопротивления адаптируются к репрессивным условиям и какие пространства для поддержания хрупкого чувства принадлежности они создают.
Коннективная логика протеста
Значительные изменения, привнесенные онлайн-площадками в организационную структуру протестов, заставили социолог:инь задаться вопросом: что происходит с коллективом, когда он формируется не только прямыми связями протестующих на улицах, но и через механизмы, ставшие возможными благодаря социальным медиа? Социологи:ни Ленс Беннет и Александра Сегерберг вывели концепцию «коннективной» логики, ранее не присущей социальным движениям[2]. В своей классической форме социальные движения дают участни:цам чувство причастности к коллективу, так как те обладают рядом установленных политических притязаний, ценностей, неформальных правил и идеологий, на которых строится коллективная идентичность. К примеру, штабы Навального до их роспуска в апреле 2021 года можно отнести к классическим социальным движениям. Участни:цы штабов могли идентифицировать себя с действиями движения и осознавать себя частью коллектива.
На основе работы Беннета и Сегерберг исследовательница Анастасия Кавада выделяет так называемые «сборища»[3], которые обладают коннективной логикой. Они представляют формации без какой-либо коллективной идентичности. Ее место занимает конкретная проблема, вокруг которой собираются группы людей с разными политическими убеждениями или же вовсе аполитичные. Они стихийно образуются вне организаций, масштабируются с помощью цифровых технологий, позволяющих формировать различные виды сообществ и организовывать разнообразные акции, не обязательно соответствующие внутренним договоренностям. К примеру, группы в телеграме, созданные после объявления «частичной» мобилизации, обладают коннективной логикой. Такой активизм, вроде помощи призывникам, — будь то распространение правовой информации, содействие в экстренном переезде, саботаж ответственных за призыв структур — самодостаточен и понятен без ярко выраженной политической или идеологической принадлежности. В случае с сентябрьской мобилизацией «сборища» образовывались независимо от уже существующих организаций. Динамика таких групп определялась не конкретными идеями, а возможностями средств коммуникации: они позволяли распространять материалы правозащитных организаций и советы юристо:к, получать актуальные сообщения от других пользователь:ниц о том, где выдают повестки, и создавать телеграм-боты с самой важной информацией. Благодаря цифровым технологиям подобные группы могут напоминать социальные движения, быть вполне продуктивными и расширять свою аудиторию благодаря расплывчатости их самоопределения и отсутствии ярко выраженной политической идеологии. Так, большинство групп о мобилизации даже не обозначали свою антивоенную позицию. Как отмечает Кавада, такие стихийные вспышки недовольства часто недолговечны, и, как мы можем наблюдать, некоторые из групп, посвященных мобилизации, угасли после объявления о ее прекращении. Тем не менее «сборища» стратегически важны для социальных движений: вместе с их точечной повесткой может продвигаться и более глобальная. Например, некоторые антивоенные движения выпускали листовки, которые были посвящены проблеме мобилизации и одновременно продвигали антивоенную позицию среди обеспокоенной части граждан:ок.
Беннет и Сегерберг отмечают, что социальные сети начали брать на себя организующие и репрезентативные функции политических партий. Цифровые платформы способствуют более мимолетным и динамичным взаимодействиям между участни:цами, поэтому им больше не нужно находиться в едином пространстве (будь то штаб ФБК или площадь имени Ленина в Хабаровске) для осознания своей принадлежности к движению. Высокий уровень и беспринципность карательного аппарата привели к невозможности активного и массового прямого действия, из-за чего даже более организованные проявления протеста, которые могли бы подойти под определение классических социальных движений, приобрели черты «сборищ». Например, несмотря на наличие координирующего активистского ядра, инициативы вроде «Весны», «Феминистского антивоенного сопротивления» (ФАС) и «Медиа партизан» предпочитают более гибкие подходы и категории самоопределения, не основанные на коллективной политической идентичности. Этим группам не требуется единое физическое пространство, членство или общая идеология, чтобы собрать людей под лозунгом «Нет войне». Например, любой может пользоваться наработками и материалами ФАС — листовками, стикерами, телеграм-ботами, гидами — без оформления какого-либо членства и доказательства приверженности идеям феминизма. Такая гибкость категорий и форм общности помогает против чувства одиночества и бессилия, о котором часто говорят в протестных кругах, и снижает порог вхождения в активизм.
Наблюдаемые случаи показывают, как аффективная коллективность развивается через использование медиаплатформ. Различные медиаканалы становятся своеобразными архивами актов повседневного сопротивления, поддерживая видимость протеста, даже если такая видимость рассчитана на немногочисленную публику. Медийная инфраструктура персонализированного взаимодействия формирует практики повседневного протеста. Эти практики направлены на документирование, сохранение и обмен свидетельствами протестной активности, продвигая ощущение коллективности. Здесь же кроется и потенциальная уязвимость коннективных форм организации. Цифровые платформы с их алгоритмической логикой и монетизацией вовлечения и внимания пользователей могут способствовать преувеличению влияния и эффекта таких акций. Администратор:ки групп, осознавая, что вся информация, размещенная в телеграм-каналах, открыта и доступна всем, должны принимать стратегические решения о том, какой контент и каким образом будет представлен. Таким образом, приоритет может отдаваться поддержанию аффективной коллективности, в то время как истории неудач и критические голоса теряются в потоке информации. Более того, медийное преувеличение эффекта может проявляться в феномене так называемого слэктивизма. Слэктивизм — это термин, который объединяет слова slacker («лентяй») и «активизм». Он относится к действиям пользователь:ниц в социальных медиа, которые выглядят как участие в проблеме или поддержка конкретной политической или социальной кампании, но часто лишены значимого влияния или серьезного погружения в тему. С другой стороны, в репрессивных условиях даже малый акт потребления информации становится актом политическим и значимым.
Инфраполитика и видимость
Классические проблемы компромисса между вкладом в общее дело и сохранением безопасности несогласных, а также между публичным или скрытым характером протестного действия остаются неразрешенными. В случае современного антивоенного протеста в России это противоречие можно рассмотреть через практики, которые намеренно остаются скрытыми.
В работе «Доминирование и искусство сопротивления: скрытые записи»[4] американский антрополог и политолог Джеймс С. Скотт аргументирует, что восприятие протеста как исключительно открыто декларируемой деятельности упускает из виду не менее значимые практики «закулисного» сопротивления, такие как маскировка, обман, уклонение, насмешка, непослушание и многое другое. Подобные приемы, используемые для защиты своих интересов и прав в условиях ограниченных возможностей участия в формальной политике, он называет «инфраполитическими» по аналогии с инфракрасным излучением, невидимым невооруженному человеческому глазу, так как они развертываются вне традиционных сфер политики.
Опираясь на работу Скотта, недавние исследования протестов в России[5] сместили фокус на изучение замаскированного, скрытого сопротивления, которое составляет область инфраполитики. На примерах «Монстрации» Фрёлих и Якобссон[6] используют концепцию «серых зон» для выражения протеста. Серые зоны позволяют практиковать сопротивление, избегая возмездия государственной власти, через скрытые формы протестного выражения, которые в значительной степени представляют собой тактические выборы, вытекающие из осмотрительного отношения к карательным механизмам репрессивного государства.
Коннективный процесс обмена опытом вынуждает движения искать новые формы самоорганизации, что приводит к трансформации критериев видимости. Так, например, протестующие создают новые метрики, инструменты документации и визуализации масштабов протестных сетей, такие как карты протестов, дайджесты о протестных акциях и регулярные посты в канале «Видимый протест». Протестующие создают мимолетные возможности для коллективного действия, используя пробелы в системе наблюдения и ее дискурсивные противоречия. Анонимные активист:ки оставляют хоть и мимолетные, но видимые для определенного круга единомышленников следы. Эти следы могут иметь как чисто символическую, так и материальную форму. От штаб-квартир — к секретным чатам в зашифрованных мессенджерах, от координации потока протестующих — к партизанским тактикам нанесения урона инфраструктуре, от репортажей в СМИ — к фотографиям зеленых ленточек, стикеров и осенних листьев с антивоенными лозунгами. Инфраполитические практики сопротивления низовых инициатив в современной России поменяли представления о привычном репертуаре действий.
Гражданское самодельничество и самоорганизация
Под относительной защитой анонимности, протоколов кибербезопасности и криптомессенджеров участни:цы «сборищ» и социальных движений начали обмениваться идеями о разных практиках сопротивления, советами по координации, ссылками на полезные гайды и ресурсы. Со временем и само представление о том, что может считаться протестным выражением, подверглось трансформации. Экономический кризис и показательная вседозволенность карательных институтов сужают возможности и уменьшают доступные протестные ресурсы. Отталкиваясь от соображений безопасности, протестующие проявляют находчивость, что выражается в таком феномене, как «сделай сам», или самодельничестве. Самодельничество в данном контексте — это проявление креатива в создании объектов (баннеров, скриптов, телеграм-ботов, наклеек и т. д.). Это доступное пространство для самовыражения с низким порогом вхождения. Люди делятся компетенциями и опытом, предлагают друг другу идеи, которые можно было бы реализовать из подручных материалов. В протестных телеграм-группах циркулируют инструкции и рекомендации на самые разные темы: от пособия по распечатке самиздата до настройки собственного VPN; от гида о том, как разговаривать с родными, до телеграм-ботов с правовой информацией о задержаниях и судах.
Можно заметить, как «меню» протестных практик становится гораздо разнообразнее. Доступные и легко персонализируемые формы протеста, новые виды причастности к коллективному делу, групповой принадлежности и участия стремятся обеспечить долговечность хаотично собравшихся групп. В итоге возможность выбрать свою форму вклада превращает протестное действие в акт самовыражения. Масштабность личного вклада при этом перестает иметь значение. Все еще оставаясь неотъемлемой частью долгосрочной повестки, зацикленность на масштабности или конвенциональной видимости протеста одновременно может быть и сдерживающим фактором, повышающим порог вхождения в активистскую деятельность. Снижение этого порога становится механизмом постепенного прихода к массовости.
Однако не все низовые инициативы активно заинтересованы в массовости и работе с «сомневающимися». Партизанские движения, радикальные формы сопротивления укоренились в антивоенном движении. Дискуссии о допустимости акций прямого действия — поджогов военкоматов, саботажа — фокусируются не только на нормативно-моральной части вопроса, но и на «имидже» антивоенных инициатив в глазах населения России. Более либеральные инициативы опасаются, что радикальные меры могут отпугнуть потенциальных сторонников из рядов «сомневающихся», в то время как партизанские группы верят, что если у антивоенного сопротивления и есть шанс победить, то только через прямое действие.
Самодельничество в протесте — это еще и способ самовыражения, нацеленный на создание собственных институтов и форм гражданственности, который открывает пространство для критики, например, различных форм неравенства. Один из классических примеров — акции «Захвати Уолл-стрит» (Occupy Wall Street), во время которых протестующие создавали собственные медиа, продовольственные, медицинские и жилищные комитеты, чтобы поддержать и обеспечить видимость групп, наиболее затронутых корпоративной культурой экономического неравенства. В современном российском протесте можно привести примеры таких инициатив, как «Антифонд», «Студенческое антивоенное движение», «Free Buryatia» и «Free Kalmykia», которые фокусируются на помощи конкретным группам (работни:цам, студент:кам, этническим общностям) и таким образом пытаются создать аналоги гражданских структур. В этом процессе раскрывается возможность не просто компенсаторно воссоздать привычные структуры поддержки, но и критически осмыслить их основы и принципы, как мы можем сейчас наблюдать в этнических деколониальных движениях.
Самодельничество, помимо очевидной социально-политической пользы, несет также и более тонкую перенастройку и повышение гражданского самосознания. Многочисленные инструкции по правилам безопасности и алгоритмам действий — это выражение ответственности за себя и окружающих, попытка повысить чувство гражданственности и привить навыки самоорганизации на индивидуальном уровне. Пролистав ликбез по гражданским правам и возможностям оказывать бюрократическое давление на систему, человек учится защищать себя и других. Таким образом, самодельничество одновременно развивает культуру обмена знаниями и компетенциями и закрепляет самообразование в качестве одного из базовых навыков протестующих. Пул ссылок, гайдов и телеграм-ботов суммарно составляет «библию образцового протестующего». Они прививают ответственность, внушают уверенность, учат самоорганизации. В условиях пространственной и временной разрозненности без возможности прямой и массовой координации инфраполитическое действие сводится к способности к индивидуальной самоорганизации, самостоятельности и саморефлексии. Хрупкость такой формы действия требует личной ответственности за ее поддержание. Протестующие должны быть самостоятельными в поиске способов участия, их задача — быть в курсе событий, исследовать свои границы и находить способы протестного действия и самовыражения.
В этом и состоит критический потенциал «эксперт:ки-любитель:ницы» — это разрыв порочного круга выученной беспомощности, прочь от убеждения, что нет смысла пытаться что-то изменить и все попытки противодействия, нацеленные на трансформацию, бессмысленны. Иными словами, гражданское самодельничество — это путь к осознанию собственной субъектности.
Самоорганизация — это непростой навык. В текущих условиях отсутствие центров координации или опознаваемых лидеро:к усугубляет пространственно-временную разобщенность протестного движения. Рассинхронизация не только по часовым поясам, но и по целям, средствам и идеологии протеста расщепляет мимолетные структуры хрупкой коллективности. Поддержание эфемерного чувства разобщенной коллективности — сложная задача инфраполитической организации в репрессивных условиях. Эта задача усложняется конфликтами внутри самого протестного движения, а также эмоциональным и физическим выгоранием, ментальными проблемами и порой фундаментальными разногласиями. И хотя коннективная структура социальных медиа в теории обещает полифонию, а не однообразный набор голосов, тем не менее некоторые продолжают звучать громче других.
Итог: мелкомасштабность и анонимность
Не отрицая широкую проблему безразличия и безучастности населения[7] России, справедливо будет отметить, что критика в отношении антивоенных движений, будь то за неэффективность их методов или за незначительность их вклада в свержение режима, упускает из виду их демократический потенциал. Инклюзивность, достигаемая за счет увеличения форм вклада, помогает антивоенным движениям расширять круг участни:ц, потому что чувство причастности больше не зависит от объема вложенных сил. Имея возможность внести маленький вклад, протестно настроенная персона с большей вероятностью последует принципу «лучше попробовать, чем вообще ничего не сделать». Пространство вариантов и децентрализация позволяют интегрировать протестную деятельность в повседневную жизнь, соизмерив ее с количеством имеющихся ресурсов и возможностей.
Гражданские движения и активист:ки в своей практике сознательно переходят от действий, которые бы осветили массмедиа (если бы это теоретически было возможно в России), к мелкомасштабным и анонимным акциям[8]. Так, в текущей ситуации мы можем наблюдать, как в среде так называемых ненасильственных, либеральных форм сопротивления идея «героя», намеренно ставящего свою жизнь на кон, становится весьма непрактичной, так как персона, лишившаяся свободы, утрачивает возможность совершать хоть и малый, но значимый инфраполитический акт сопротивления.
Просветительские агитационные практики направлены на внутренние позитивные преобразования, такие как умение самоорганизовываться и брать на себя ответственность. В этой логике данные навыки должны послужить почвой для более радикальных изменений с «низов», с уровня самомотивации. Это долгий и кропотливый процесс трансформации гражданского общества, который невозможно измерить и закрепить в цифрах.
Российские активистские инициативы, лишенные возможности напрямую влиять на политические решения и открыто выражать свое мнение, проявляют изобретательность и коллективно находят новые безопасные протестные тактики. Та самая адаптивность, связанная с пассивным послушанием, раскрывает свой критический и продуктивный потенциал в антиправительственных сетях гражданского сознания, где выживаемость сосуществует наравне с выходом из состояния беспомощности, а безучастность — с осознанием своей причастности к силам сопротивления.
Более того, коллективный опыт анонимности, скрытности и секретности становится общим опытом диссидентской среды, выражающимся через радость удавшихся подрывных действий и маленькие триумфы локализованных вмешательств, которые остаются не наказанными или не замеченными (в процессе их осуществления). Тайность и анонимность, таким образом, составляют аффективные связи коллективного опыта, даже при разрозненности и разобщенности отдельных диссиденто:к.
Несмотря на репрессии и организационные проблемы, вызванные отсутствием лидеро:к и неспособностью полагаться на институты, партии и организации, несогласные расширяют репертуар действий, согласовывают цели и средства протеста, сохраняя при этом шаткий баланс между видимостью и безопасностью. В итоге ни стандартные количественные показатели, основанные на определенных метриках, ни конвенциональные формы документации не способны запечатлеть эти сложные трансформационные процессы. Возможно, следует сместить фокус с легитимности, поскольку легитимность всегда связана с некой государственностью, на более интуитивно понятное чувство доверия. Именно доверие к антивоенным инициативам россиян:ок, страдающих от чувства изоляции и одиночества и находящихся под прессингом силовых структур, становится самым значительным подтверждением важности целей, обозначаемых различными антивоенными инициативами.